Никаких возражений Виноградов не захотел слушать, а возмущения британского посла переадресовал его московскому коллеге. Хотя, в общем-то, после известия о шпионе-камердинере, англичанин возражал без должного пыла.
Молотов же после взаимных приветствий в здании военно-морского штаба ошеломил Саку категоричным заявлением.
— Советское правительство настаивает на том, что наши с вами переговоры о временном перемирии не имеют смысла. Переговоры могут вестись только о безоговорочной капитуляции Турции. Вот советские требования, исполнение которых прекратит состояние войны между нашими странами.
— Но у меня нет полномочий на подписание такого договора, — едва нашёл, что сказать турецкий министр.
— Мы понимаем. Но у вас есть полномочия получить советские предложения, что вы уже сделали, и обсудить их с нашей стороной. Мы можем предоставить вам возможность донести их до правительства Турецкой Республики. И если оно сочтёт необходимым предоставить вам полномочия для подписания соответствующего документа, готовы подождать, когда они будут получены.
— А как быть с господином Нэтчбулл-Хьюджессеном?
— Он тоже подождёт. Но на аэродроме.
Фрагмент 21
41
Виктор Юдин не ошибся, когда предполагал, что после охвата Минской группировки противника 2-ю гвардейскую мотострелковую дивизию отправят «отдыхать» на внутреннее кольцо окружения. Потери дивизия понесла за время зимнего наступления чувствительные, и теперь, пока шла «упрессовка» немцев в образовавшемся котле, её понемногу пополняли личным составом и техникой.
Некоторые бойцы радовались тому, что им дали небольшую передышку (небольшую — потому что все они прекрасно осознавали: мало устроить «котёл», надо его ещё и ликвидировать, так что скоро всё равно в бой). Да вот только куда более опытные красные командиры или, как теперь их называли без всякого стеснения, офицеры, требовали не расслабляться.
— Загнанный в ловушку зверь — самый опасный, — настаивал майор Ларионов, командир батальона, фактическим заместителем которого и являлся бывший политработник Юдин.
Не просто настаивал, а требовал от подчинённых не терять ни минуты, а окапываться, окапываться и окапываться. Даже несмотря на зиму, снег и промёрзшую землю. Причём, ротный опорный пункт необходимо было превратить в настоящую крепость, пригодную к круговой обороне.
Находились, конечно, ворчуны, недовольные тем, что приходится ковыряться в земле вместо того, чтобы отдохнуть после тяжёлых боёв. Впрочем, ворчали, преимущественно из-за необходимости создания именно круговой обороны. Но Юдин, имеющий уже больше полутора лет боевого опыта, не просто полностью поддерживал требования комбата, но и использовал в убеждении подчинённых опыт политработника.
— Не забывайте, что мы находимся на территории, менее четырёх лет назад входившей в состав другого государства. И тут, в окрестностях Ивенцов, до недавних пор действовали крупные партизанские силы Армии Крайовой, с которой у нас не самые лучшие отношения.
Мягко говоря, не самые лучшие. Эмигрантское правительство Сикорского, хоть с началом войны и заключило мирный договор с советским правительством, но в последнее время под влиянием всё более и более ухудшающихся отношений с Британией, в которой оно отсиживалось, регулярно «забивало гвозди» (выражение, заимствованное от иновремённых добровольцев) Советскому Союзу. Вплоть до того, что отряды Армии Крайовой вступали в боестолкновение не только с советскими партизанами, но и с регулярными частями Красной Армии.
Да что там говорить? Даже вот этот самый Ивенец, на восточной окраине которого окапывался батальон, стал хорошим примером таких «палок в колёсах» и враждебности польских партизан.
Здесь, в Ивенце, во время оккупации немцы устроили еврейское гетто, которое уничтожили в начале прошлого лета, расстреляв более тысячи человек. В селе они держали крупный гарнизон полицаев, достигавший по численности 300 «штыков», не считая собственно немцев. И отряд Армии Крайовой, когда рота Юдина вела бой по захвату Дзержинска, атаковал населённый пункт с целью захвата Ивенца и провозглашения его первым крупным населённым пунктом «возрождаемого польского государства».
Захватить и несколько часов удерживать местечко у них получилось. Но когда части Красной Армии вместе с советскими партизанами подошли к Ивенцу, там уже находился почти полк (по численности) немцев, белорусских, польских и литовских полицаев. Так что крови советских воинов, пролитой при штурме местечка, было немало. Мало того, партизаны, участвовавшие в боевой операции, жаловались, что польские повстанцы втихую частенько постреливали по ним, оправдываясь тем, что «приняли за полицаев».
Случались эксцессы и с одиночными красноармейцами, которых находили убитыми и обезоруженными уже после того, как фронт отодвинулся на запад, к Налибокской пуще. Командир польского отряда, который вышел на советское командование и сумевший его убедить в том, что отряд является союзническим, а после небольшого отдыха уйдёт в рейд по Налибокской пуще для ударов в тыл немцам, ссылался на беглых полицаев, но Виктор после одного случая не очень-то верил в его слова.
Что за случай? Да разоблачил он матёрого вражину в составе этого польского отряда. Совершенно случайно. Услышав его имя и фамилию. Вражиной этим оказался сводный брат Магды, Станислав Заремба, попортивший немало крови белорусским партизанам Гродненской области в должности командира полицейского взвода. Тот самый, что в первый же день оккупации вместе с отцом, владельцем хутора, где спрятался Виктор при отступлении, помчался записываться в полицию.
Как оказалось, взвод «Стаськи» перебросили из Гродненской области отбивать Ивенец и уничтожать захвативших его партизан. А он, сообразив, что немцев скоро прогонят навсегда, перешёл к «крайовцам». И даже в чём-то помог им отбиться от карателей. Так что числился в отряде «ценным кадром».
Естественно, когда особисты, которым капитан Юдин доложил о том, что слышал от жены-партизанки об этой мрази, скрутили пособника гитлеровцев, поляки чуть не взбунтовались. Лишь спешно предоставленные доказательства участия Зарембы в карательных операциях в Гродненской области и признание самого Станислава, «выжатые» после демонстрации ему взятой у Юдина фотографии жены, чуть-чуть снизили накал страстей. Но симпатий поляков из отряда Армии Крайовой к советским солдатам, мягко говоря, не добавили.
«Крайовцы» вскоре всё-таки ушли в леса, но подались ли они на запад или остались где-то поблизости, Юдину было неизвестно. Так что и сам он держал ухо востро, и от личного составу роты постоянно требовал того же самого. Ушли буквально накануне тех событий, к которым готовились бойцы 2-й гвардейской мотострелковой дивизии.
Юдина, ночующего в заброшенном домишке на самой восточной окраине Ивенца, разбудил отдалённый грохот разрыва 105-мм гаубичного снаряда дивизионной артиллерии. Это для гражданского, впервые услышавшего звуки рвущихся снарядов, все они «на одно лицо». А для фронтовика каждый взрыв несёт массу информации. И прежде всего — об орудии, из которого стреляет враг. А уж анализ частоты этих взрывов, направления, с которого прилетел «подарок», звуков выстрелов позволяет судить даже о планах противника.
На этот раз эти планы были весьма решительными: немцы явно собирались вырваться из Минского котла. И на прорыв они шли немного севернее Ивенца, но, чтобы обезопасить себя от флангового удара, пытались сковать боем и советские войска, располагающиеся и южнее, и севернее Першаев, через которые идёт дорога на Воложин. Так что артиллерия фрицев работала и по позициям 6-го гвардейского полка, находящегося на правом фланге обороны дивизии.
Впрочем, Виктор по боевому опыту прекрасно знал: радоваться, что главный удар фашистов пришёлся не на рубеж обороны их батальона, не стоит. Уже опыт июньских 1941 года боёв показал, что немцы, наткнувшись на прочную оборону, в одном месте, оперативно меняют направление удара, выискивая место, где эта оборона слабее. Там прорываются, после чего следует фланговый удар или даже удар в тыл тем, кто проявил стойкость. А чтобы предотвратить переброску подразделений 6-го гвардейского на подмогу соседям, окопавшимся на подступах к Першаям, будут атаковать и его позиции. Не с таким напором, как «ядро» дивизии, но будут.